КАК МЫ СБЕЖАЛИ ИЗ БОЛЬНИЦЫ

Рассказ мамы

Это был не кошмар, не ужас… Трудно подобрать цензурное слово… Намедни мы с сыном загремели в больницу. Я притащила в дом какую-то ОРВИ, два дня пролежала с температурой под 39. Благодаря тому, что эти два дня я ничего не ела, только пила настой шиповника с лимоном и мёдом, на третий день я проснулась абсолютно здоровой. Зато с температурой проснулся Тимофей. Я обтирала его холодной водой с уксусом, это безотказное средство, чтобы сбить температуру, не давала ничего есть, кроме грудного молока, да и его он не особо хотел. Но всё равно температура продолжала расти. Когда его начало рвать, я не выдержала и вызвала скорую.

Врач оказалась неожиданно вменяемой и спокойной, вероятно, это меня и подкупило. К тому же Тим был ужасен на вид, было такое ощущение, что у него удушье. Поэтому, когда она сказала: «Советую ехать в стационар. Хорошо подумайте перед тем, как сказать «Нет!», ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ ЧТО УГОДНО!», я сразу решила ехать. Если бы врач оказалась полоумной тёткой, которая стала бы кричать, что я ей ребёнка угроблю, я бы сильно сомневалась, но она нисколько не переигрывала, была столь спокойна и политкорректна, и эти её холодные слова: «Это может быть что угодно…» В общем, я собралась за пять минут.

Нас доставили в приёмное отделение детской инфекционной. После рвоты температура у Тимки резко упала, и он заснул. Но поспать не дали: лезли в рот, засовывали градусник, брали мазок, слушали хрипы. Сказали, что если его ещё раз вырвет, то поставят капельницу на десять часов. Когда его вырвало ещё раз, я никому ничего не сказала. Интересно, как они добиваются неподвижности от десятимесячного ребёнка в течение 10-ти часов?!

Нас определили в 1-й бокс, рассчитанный на десять человек, он был совершенно пуст. Я сильно обрадовалась, но оказалось – зря…

Больше всего я переживала, что нам не разрешат спать вместе, здесь не положено. Санитарка всплеснула руками:

- Батюшки, да здесь же нет ни одной детской кроватки! Вы же не будете спать с ним на одной кровати?

- Буду-буду! – чуть не крикнула я, – только придвиньте кровать поближе к стене, а то он провалится.

– Не советую, – испуганно посмотрела на меня санитарка.

– Почему?

– Тараканы!

– Что «тараканы»?

– По ребёнку будут ползать!

– Аа…

Она принесла насквозь прогнившие матрас и подушку, одеяло было тоненьким и рваным.

– Постельное бельё с собой захватили? У нас не выдают.

– Ага.

– Тогда стелите.

– А как? Мне же его положить некуда… – я огляделась, кругом только голые решётки больничных коек, – вы не подержите?

– Не подержу!

Она вышла, громко хлопнув дверью. Тут же вернулась, хлопнув не менее громко:

– Да, ванной пока не пользуйтесь, я там чистящее средство нанесла.

Я стала ходить по боксу, держа Тимофейку на руках. На пеленальном столике валялись погремушки, на них наступили, у них были опасные острые края.

На двери висели правила: «Свидания с родственниками запрещены. Передавать можно только карамель, печенье и минеральную воду, остальное уборщицы вправе найти и выкинуть. Кормить детей строго по расписанию. Грудью – только утром и на ночь. При госпитализации иметь при себе: тонкую тетрадь или писчую бумагу, ручку, лампочку, упаковку ваты, шприцы, бывшие в употреблении игрушки принимаются в неограниченном количестве. Из бокса выходить строго запрещено».

Заглянула какая-то жабовидная:

- Посуда есть?

- Есть.

- Давайте!

Даю. С грохотом ставит на стол тарелку слипшихся макарон с тушёнкой, другую тарелку – с манной кашей (для ребёнка) и кружку с кофейным напитком из цикория.

– Сами помоете и поставите в шкаф.

– Извините, вы не поможете ребёнка подержать, пока я стелю?

– Нет.

Ещё минут двадцать хожу с ним на руках, руки уже деревенеют. Выхожу в коридор, останавливаю медсестру:

– Извините, мне бы…

– Немедленно вернитесь в бокс, вам нельзя выходить!

– Да мне постель постелить надо, а ребёнка некуда положить, вы не поможете?

– Идите в бокс, вам говорят!

– Или позовите кого-нибудь…

– Мама, идите срочно в бокс!

Хожу ещё полчаса. К-ая, говорят, к вам пришли. Оставьте здесь ребёнка и выйдите. Вход прямо напротив, иду с Тимофеем, всё равно никто не видит. Это пришла мама с вещами, которые не успели собрать. Даю ей внука, иду стелю постель.

Мама уходит. Я укладываю Тима и иду выкинуть «ужин» в унитаз. К бачку привязана проволока, дёргаю за неё несколько раз, ничего не происходит. Дёргаю изо всех сил. Вода начинает течь, но теперь уже постоянно, с тех пор она так и текла. Кухня расположена прямо возле нашего бокса, неимоверно гремят кастрюлями, вёдрами, хлопают дверями. От каждого звука Тимофей вздрагивает и начинает плакать.

Поминутно входят тётки и громогласно орут:

– Распишитесь, что согласны с лечением!

- Какое лечение?

- Какая вам разница?

- Тогда ничего подписывать не буду!

- Обычное лечение, как у всех.

- Откуда я знаю, как у всех?

Смотрит с ненавистью, протягивает список процедур. Вот это и это мы делать на будем – хочу сказать, но решаю, что они об этом не узнают, подписываю).

– Распишитесь, что ознакомлены с правилами пребывания в стационаре (зачитывает правила, я расписываюсь.)

– Вы, говорят, грудью кормите? (Ребёнок же только заснул, полночь уже, чего же так орать и дверью хлопать!)

- Кормлю.

- Значит, вам смеси не надо?

- Не надо.

– Так, вставайте, полоскать горло и закапывать нос! Горло пусть полощут, это просто фурацилин. А вот нос

– не будем. У Тимофея уже истерика, он хочет спать.

– Так, мама, температуру меряйте! (Ну всё, думаю, убью!)

– Так, мама, у вас мазок брали?

- Брали.

Только несчастный больной мальчик начинает дремать, как приходит тётка и начинает с голливудскими шумовыми эффектами чистить ванну… Уходит только через полчаса.

Хлопанье дверями продолжается. Я начинаю петь. Акустика невероятно классная. То не вечер. Там вдали, за рекой. Степь да степь кругом… Все колыбельные, которые знаю. Песни военных лет. Русские народные. Так проходит часа два. Тим вроде засыпает. Я сажусь на пол. Железные койки. Решётки на окнах. Пою «Сольвейг». Бокс вибрирует: «Зима пролетит, и мы встретимся с тобой, мне сердце говорит…»

За окном снег, и в стекле получается прикольный коллаж: койки, покрытые сугробами. Глубокая ночь. Читаю Фаулза «Коллекционер». Надо же, как в тему. Чувствую себя такой же Мирандой, заточённой против воли в четырёх мрачных стенах.

Засыпаю.

Вдруг хлопают двери, врубается свет, какая-то девочка держит на руках маленького ребёнка, врачи, все громко разговаривают, нас будто не существует в природе.

Начались подселения. Девчонке лет четырнадцать. Её дочери – три месяца. У них нет постельного белья, и их укладывают на голый матрас. Деваха орёт, что есть мочи, её малолетняя мама ещё громче её убаюкивает. Тимофей начинает плакать. Моя новая соседка в течение часа яростно раскачивается на скрипящей кровати и наяривает: «ААА, ААА, ААА!!!». Что-то я спросонья как-то не способна к христианскому смирению, как-то я не человеколюбива…

Вроде все засыпаем. Опять распахивается дверь, свет, врачи. Ещё одна девчонка – лет пятнадцати. Слёт малолетних матерей. Теперь орут уже на три голоса.

Всё это продолжается почти до утра. Уже на рассвете засыпаем. Все измученные. Ровно в шесть утра распахиваются двери, опять свет. Это уже подъём.

И начинается изматывающий больничный марафон. Через каждые десять минут кто-то заходит и дурным голосом орёт:

– Кварцевания!!!

– Меряем температуру!

– Даём детям микстуру!

– Завтраки разбираем!

– Влажная уборка!

– Обход!

– Меряем температуру!

– Даём детям микстуру!

– Сдаём кровь из пальца!

– Кто тут мне Покатило?

– К-ая, вы подписывали, что согласны с лечением?

– Собираем мочу на анализ!

– Меряем температуру!

– Даём микстуру!

– Полощем горло и закапываем нос!

– Разбираем обеды! Кто не помыл посуду после завтрака?

– Тармецкая, к вам пришли! Ребёнка здесь оставьте!

– Давайте горшки мыть!

– Ингаляции!

– Уколы!

То есть поспать ребёнку опять невозможно совершенно. Тимофей уже очумел от усталости, всё время плачет. Я на грани помешательства.

На меня смотрят, как на диковинного зверя: я кормлю грудью. Кроме меня этого не делает никто. Кроме того, всем совершенно всё равно, что дают их детям. Никто не интересуется даже названием смеси. Никто ни разу не спросил, что за таблетки, что в шприце, как называются капли в нос. Палата уже полная, не только малолетки, но и взрослые женщины, всем всё, простите, по фигу. Только я довожу до истерики медсестру, которая никак не хочет признаваться, чем она собирается уколоть моего ребёнка. Только я выкидываю в унитаз парацетамол.

В конце концов приезжает мама, и я прошу забрать нас домой немедленно. Я пишу под диктовку врача расписку: «Ответственность за здоровье К-го Тимофея беру на себя, в случае летального исхода претензий иметь не буду». Зачем последняя фраза? Чистое запугивание. Достаточно было бы взять на себя ответственность за жизнь. Конечно, у любой матери сердце похолодеет, если её заставить такое написать. Ещё и сказали вдобавок, что если мы к ним ещё раз придём, нас положат в коридоре. Умно и интеллигентно. Спрашивают, почему мы уходим. Если, говорю, попытаться в двух словах, то просто невыносимые условия. Я думаю, говорю, что детям здесь вообще не место. Тем более больным детям. Дома Тимофей принимается играться со знакомыми предметами, становится бодрым и весёлым. Думаю, здесь дело пойдёт на поправку быстрее.

Я понимаю, что окружающая реальность зеркалит реальность внутреннюю, я вполне осознаю, что создала себе эту ситуацию своей ненавистью к официальной медицине. Но кто-то же должен об этом кричать, хватит уже всеобщей благостности. Всех, кроме меня, в этой больнице всё устраивало. Никто не задался вопросом, почему процедуры нельзя объявлять спокойным голосом, а надо непременно визжать о них на весь этаж, да попротивнее. Мне бесконечно жаль и тех, кто там работает, и тех, кто там лечится. Я всё понимаю. Катастрофически мало денег, рабочих сил, времени. Но ведь и делать при этом вид, что всё это в порядке вещей, тоже нельзя. Надо и в нечеловеческих условиях оставаться людьми. Доброе отношение не внесёшь в штатное расписание, денег за него не заплатишь. Но зачем без него – в эту профессию?

И сами пациенты тоже хороши. Я всё могу простить своей маме, которая просто ничего не знала о том, что вредно, а что полезно. Ну не было такой информации, было только тотальное доверие этим людям в халатах. Но теперь-то вся информация на поверхности, только протяни руку! И у сегодняшних матерей совсем другая мера ответственности. Одно дело, когда не знаешь, но когда знаешь и всё равно ничего не делаешь, это уже преступление против своих детей.

икона дня